Революция — это движение из точки А (в которой одна социально-политическая ситуация) в точку Б (где эта ситуация принципиально иная). Этот путь можно пройти не спеша (тогда его называют периодом великих реформ), а можно промчаться мгновенно. Медленное движение создает риск застрять, устать в пути… Быстрое — сорваться с рельсов. Проблема проблем как раз в том, что поэтапное целеустремленное продвижение требует куда больше политического искусства и воли, чем организация одномоментного социального взрыва. Взять штурмом Кремль легче, чем провести глубокие реформы из Кремля, и при этом не войти в политический штопор, не увязнуть в болоте нового застоя.
Есть объективные исторические задачи. Завершение перехода от псевдофедерации имперского типа к национальному государству или системе таких государств. Здесь первая важнейшая развилка — удастся ли создать гражданскую нацию на фундаменте общих политических идеалов, или национальная кристаллизация пойдет на сугубо этнической основе. Поэтому
революция, даже с кровопролитием, дает исторический шанс политической нации, зато мирная "эволюция" отдает все карты примитивному этническому национализму.
Другая задача — легализация независимой политики и независимой гражданской жизни. Для этого необходимо ликвидировать ядро путинизма как системы — паразитарный "опрично"-террористический слой. А затем ликвидировать и основу путинизма — новую номенклатуру, господствующий слой, полностью монополизировавший политику, бизнес и медиа, слой, в котором разделение функций государства и гражданского общества подменено разделением ролей.
Третья задача — занятие достойного места в международном разделении труда и в системе международных отношений вне рамок существующего положения сырьевого придатка Евросоюза и медиатора между НАТО и "осью зла".
Беда путинской опричнины в том, что она, подобно французской аристократии конца XVIII века и российской аристократии конца XIX века, класс по меньшей мере полупаразитарный. Советская партийно-хозяйственная номенклатура и ее сателлиты — КГБ и комсомол смогли вписаться в условия рынка, конкурентной демократии и перехода к суверенным национальным образованиям. Поэтому отказ от коммунистической системы и СССР прошел достаточно эволюционно. Переход от лицемерного идеализма к "естественным" буржуазным, национальным и религиозным ценностям выглядел как "просыпание" общества. Путинизм же по своей социальной роли — это "бригада", рэкетирующая монополистический капитализм. К созидательной роли эта "бригада" не способна. Ее главная историческая роль была в том, чтобы пропагандой и политико-уголовным насилием обеспечить переход к капитализму в России. Обеспечить модернизацию экономики и общества, а главное, скромно отойти на второй план, превратившись в клиентелу новой олигархии, они не могут и не хотят. Поэтому с точки зрения объективного исторического процесса эта "бригада" подлежит такому же диалектическому снятию, как и французская, прусская или российская аристократия. Тем более что
путинизм отказался от идеологии авторитарной модернизации и стал на скользкую дорожку "особого пути" России. В этих условиях система опять превратилась в режим личной власти, а сама власть — в сакральную.
Например, для предотвращения зимнего кризиса достаточно было признать чуть большее поражение "партии жуликов и воров" и создать коалицию с Мироновым. Собственно, партию Миронова и создавали как дополнительную опору системы. Как и "первую партию" Прохорова. Но, как всегда бывает, красивый первоначальный стратегический замысел рухнул, когда "фраера" одолела свойственная ему роковая жадность. И вместо создания коалиционного реформаторского кабинета Медведева с уступкой нескольких министерских портфелей и некоей коррекцией финансовых потоков Миронов и Прохоров стали жертвами весьма топорных по исполнению "переворотов", и общество стремительно понеслось к революции.
Теперь обратного хода нет. Явно дутые результаты "выборОв" обрели священный характер. Поэтому, в отличие от царизма в 1905 году и коммунистов в 1991-м, никакие компромиссы, никакие уступки, о которых мечтали умеренные в декабре – январе, невозможны. Любой компромисс, любое приближение к праву и демократии ставит вопрос не только о нелегитимности власти "бригады", но нелегитимности ее богатств, о возвращении жертвам антипредпринимательского "опричного" террора доброго имени и имущества и об ответственности за какое-то даже ухарское растаскивание бюджетов — больших и малых.
Поэтому единственный идеологический посыл в адрес бунтующего новорожденного среднего класса сегодня звучит приблизительно так: не ждите либерализации, нам плевать на ваше мнение о нашей легитимности, о честности наших судей или компетентности власти, но любое достаточно сильное оппозиционное движение приведет к полному краху всего и вся, к революционному террору, крови, голоду и хаосу; вы — такие же заложники народного долготерпения, как и мы.
Подчиняясь закономерности чередований, начавшаяся "антибригадская" революция носит, подобно Первой и Третьей (Октябрьской), исключительно наступательный характер. Что отличает ее от непрерывной "защиты завоеваний перестройки и гласности" в 1988–1991 годах. Цели движения — ликвидация путинизма и такие институциональные политические реформы, после которых новый деспотизм не сможет вырасти, как на поле, тщательно засеянном солью. Другое дело, что из самых разных соображений об этом не принято говорить ("в приличном обществе") вслух, подобно тому, как в 1904–1906 годах не требовали низложения царя, провозглашая лишь идеи Конституции и свободных многопартийных выборов.
Впрочем, и в госаппарате, и в бизнесе достаточно людей и групп интересов, которые с удовольствием избавятся от диктата "бригады" и будут готовы обменять пребывание в номенклатуре на мирное врастание в демократический капитализм. Их активность — единственный шанс на относительно ненасильственный характер перемен.
Если протестные круги хотят реально добиться бескровного развития событий, они должны четко и недвусмысленно дать "бригаде" понять, что ответом на террор против оппозиции (после смены власти) будет беспощадная и последовательная люстрация представителей бывшего правящего слоя и его агентуры.
Сейчас, когда постепенно разворачивается Пятая русская революция, вести о ней идеологические баталии уже нелепо. На авансцену политической борьбы выходят все новые социальные группы, мировоззрение которых сложилось за минувшие десять – двадцать лет. И те, кто не успел внушить свои идеи в качестве "единственно верных", тот опоздал навсегда. Вот три примера из отечественной истории.
Весь XIX век образованное общество стремилось к правовому государству и демократическим свободам как идеалу. Реализацией этого стремления стали осенние события 1905 года — всеобщее требование Конституции и парламента. Те, кого не убедили, ушли в черносотенное движение. Но уже с началом XX века содержательно спорить с конституционными идеями было почти бесполезно. И на свет появились Манифест 17 октября и Госдума.
Отношение общества к сохранению (в условиях конституционализма) самодержавия и сословной структуры формировалось десять лет, начиная с 1906 года, и в 1916-м спорить о сохранении царизма уже было бессмысленно. Точно так же, как через год пытаться противостоять радикальной земельной реформе и спасать парламентаризм и земство.
Отношение к коммунизму и социализму, а также пролетарскому интернационализму формировалось в течение 60–70-х годов, и к приходу Горбачева это отношение уже было "отлито в бронзе". 1990–1992 годы стали годами снятия урожая с полей, засеянных в предшествующие три десятилетия. И путинизм — это прямое следствие того, что в русском диссидентском движении правые антикоммунистические и ностальгически монархические идеи решительно возобладали над грезами о демократическом социализме. В 70-х сторонники Народно-трудового союза "отобрали" русскую эмиграцию у левых и у сторонников Сахарова. Через два десятилетия это завершилось событиями октября 1993 года.
Фронты, возникшие в ходе непрерывных ожесточенных столкновений разновекторных идей, которые шли весь период путинизма, уже застыли в той конфигурации, что проявилась в ходе зимних событий и будет проявляться в ближайшие месяцы и годы. В разных слоях общества уже сложилось свое отношение к западничеству и идеям "особого пути", к демократии и религии, к правам человека, к национальному вопросу, ксенофобии, монархизму, либерализму, патернализму, социализму, частной собственности, сталинизму… По мере втягивания в революционные события эти слои, на глазах превращаясь из объекта истории в ее субъект, будут привносить в события свое понимание и этим если не направлять общий ход развития, то в значительной степени его корректировать. Сегодняшние же идейные баталии создают задел для идеологических контуров только послезавтрашнего дня.
Уже можно сказать, что
требования правового государства и контроля гражданского общества над властью оказались значительно мощнее и русского этнического национализма, и неототалитарного популизма.
В этом смысле российское общество выдвигает те же задачи, что и сто лет назад.
Единственная продолжительная полемика, которая идет в оппозиционной среде, началась 8 декабря 2011 года, в день, когда умеренная часть радикалов отказалась от идеи устроить у стен Кремля то, что случилось 6 мая сего года на Болотной площади. Совершенно неважно, что настроение и социальный состав демонстрантов 10 декабря разительно отличались от тех, кто 6 мая шел, как им казалось, на "прощальный митинг". Неважно и то, что полемика была инициирована и долгое время поддерживалась только Лимоновым и его союзниками, разъяренными тем, что создатели и герои "Стратегии-31", ставшей репетицией нынешних событий, оказались не у дел.
Диалектика умеренного и радикального — самый сложный вопрос любой революции. И полемика между ними, борьба, часто кровавая, — драма и трагедия революции.
Говоря о том, что общество въезжает в революцию, уже определившись в глубине души по ее основным вопросам, необходимо отметить, что в каждую эпоху общество готово принять только определенный уровень обновления, например, степень свободы и демократии, обновления социальной структуры и идеологии. Зигзаги французской революции-контрреволюции через 42 года успокоились в 18-летнем правлении "короля-гражданина" Луи-Филиппа Орлеанского, степенный лик которого сравнивали с грушей. Казалось бы, пойди Людовик XVI, его министры и аристократы на переход к той социально-политической модели, которая царила во Франции до февраля 1848 года, и не было бы гильотины, гражданской войны, голода, эмиграции, нескончаемых войн. Чем плохо? Но это означало бы необходимость для аристократии отказаться в пользу крестьян от значительной части земель, а в пользу новорожденной буржуазии — от значительной части политической власти, превратиться в доживающих свой исторический век социальных иждивенцев. Для блестящего французского дворянства это было смерти подобно. И эту смерть им принес Робеспьер.
Российское дворянство даже летом 1917 года, когда повсюду пылали имения, не решилось отказаться от родовых земель, чем погубило и Корнилова, и Керенского, буквально за руку привело к власти Ленина и Троцкого.
Программа умеренных в любой революции — это выход на "плато стабильности", переход общества к органичному для него в этот момент состоянию, компромисс старых и новых господствующих групп (их у нас почему-то зовут элитами). Последнее обстоятельство вынуждает общество на какое-то время соглашаться на двойное "обложение": откупиться от старых хозяев жизни и обеспечить соответствующее положение новым.
Программа радикалов — это создание условий для необратимости перемен и попытка реализовать хотя бы часть идеальных представлений революционеров о справедливом обществе.
С точки зрения столетнего временного масштаба более мудрым представляется подход умеренных. Раз французов все равно тянет на авторитаризм, то зачем разгонять монархию, коли потом придут Робеспьер и Наполеон. Ну, почему Милюков не договорился со Столыпиным, раз потом у Деникина ему пришлось вступать в союз с уже совсем черносотенцами. И кому мешала КПСС, коли, поблукав десяток лет в демократическом хаосе, в итоге страна с облегчением вернулась к "ЕдРу". Даже не отбегая мысленно на десятилетия, а лишь оглядываясь на полгода назад, не кажется ли, что умеренный эволюционный сценарий — Медведев снимает Путина, делает премьером Прохорова, освобождает политзаключенных, включая "главного", и идет на пост президента как лидер "перестройки-2" — предпочтительней сегодняшнего разгона протестных акций.
Однако с точки зрения месяцев и немногих революционных лет мудрее выглядит позиция радикалов, потому что революция — это военная кампания, которую выигрывает тот, кто хочет быть победителем. Радикализм создает новую систему, новый социальный космос.
Спор же идет не о том, куда надо было идти митинговать 10 декабря (если ваши солдаты отказываются вылезать из траншей, а пережитки буржуазного гуманизма не позволяют использовать заградотряды, то оставьте глупые надежды на наступление и крепите оборону), а о том,
какую часть путинского истеблишмента надо брать в революционную коалицию, и как избежать того, чтобы новый режим продолжил курс старого, пусть и в рафинированном, вегетарианском виде.
Мне очень не нравится тот поток уже низкопробной брани, что летит сейчас из стана радикалов в адрес умеренных. Ни сдержанность выступлений Кудрина, ни молчание Миронова или Прохорова не привели к тому, что в декабре протестующие не осадили какие-нибудь казенные здания в центре первопрестольной. Напротив, даже самая умеренная критика сакрального путинизма больше работает на политический крах "бригады", чем яростные уличные выступления. У части номенклатуры всегда перед глазами должен быть "золотой мост" для отступления, как это было в августе 1991-го (на самом деле уже с "суверенного" июня 1990-го). И наличие в оппозиционной коалиции, а затем и во временном правительстве умеренных деятелей, ренегатов из стана прежнего режима дает перешедшим на "сторону народа" представителям истеблишмента гарантии безопасности и сохранения статуса. Тем более что безумства режима непрерывно радикализируют и умеренных, переводя их, если продолжить аналогию с Россией лет сто назад, с конституционно-монархических позиций на республиканские. Совершенно очевидно, что не умеренность "Лиги избирателей", "Круглого стола 12 декабря", Клуба гражданских инициатив и других причина того, что развитие общественно-политического кризиса не дошло еще до массового революционного выступления.
Священный долг радикалов не допустить, чтобы революция свелась лишь к перелицовыванию режима,
чтобы не было попытки восстановления старой, изжившей себя системы под новыми флагами, и общество не заставили "выкупать" себя у старых хозяев, как это произошло по итогам номенклатурной приватизации эпохи Четвертой русской революции. И еще одна забота радикалов и их главная политическая функция в революцию — обеспечить интенсивную работу социальных лифтов, сделать субъектом исторических событий не опальную фракцию внутри бывшей партии власти, а мощный слой среднего класса, создать хотя бы теоретическую защиту интересов "маленьких людей".
Вы можете оставить свои комментарии здесь
